А. Блок «Незнакомка»
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух
И правит окриками пьяными
Весенний и треволтный дух

Вдали над пылью переулочной
Над скукой загородных крыш
И раздается детский плач

И вечерами за шлагбаумами
Заламывая котелки
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг

В моем стакане отражен
Как я смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат
И пьяные с глазами кроликов
«In vine verities! » кричат

(Иль это только снится мне)
В туманном движется окне.

Всегда без спутников одна
Дыша духами и туманами
Она садиться у окна

И дышат древними поверьями
Ее упругие шелка
И шляпа с траурными перьями
И в кольцах узкая рука.

Смотрю за темную вуаль
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Чужие тайны мне поручены
Мне чье-то сердце вручено
И все души моей излучены
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу
И очи синее бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище
И ключ доверен только мне
Ты право пьяное чудовище
Я знаю истина в вине Метки:

Процитировано

Исходное сообщение Grape_Fruit
А. Блок «Незнакомка»
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух
И правит окриками пьяными
Весенний и тревожный дух

Вдали над пылью переулочной
Над скукой загородных крыш
Чуть золотится крендель булочный
И раздается детский плач

И вечерами за шлагбаумами
Заламывая котелки
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг
А в небе ко всему приученный
Бессмысленно кривиться диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат
И пьяные с глазами кроликов
«In vine verities! » кричат

И каждый вечер в час назначенный
(Иль это только снится мне)
Девичий стан шелками схваченный
В туманном движется окне.

И медленно пройдя меж пьяными
Всегда без спутников одна
Дыша духами и туманами
Она садиться у окна

И дышат древними поверьями
Ее упругие шелка
И шляпа с траурными перьями
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный
Смотрю за темную вуаль
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Чужие тайны мне поручены
Мне чье-то сердце вручено
И все души моей излучены
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу
И очи синее бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище
И ключ доверен только мне
Ты право пьяное чудовище
Я знаю истина в вине

Я когда-то это учила))) Блок рулит!!)))

«Я очень любила духи — более, чем полагалось барышне. В то время у меня были очень крепкие "Coeur de Jeannette "…» — признавалась в Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок в своей книге «И быль и небылицы о Блоке и о себе».

«В то время» — имеется в виду июнь 1898 год, когда юный сосед, Саша Блок, впервые увидел Любу Менделееву. Ей было шестнадцать, она была розоволицая, золотоволосая, в розовой блузке, вся светилась золотым и розовым, и стеснялась, и от того казалась загадочной… Блок понял - вот истинная Прекрасная Дама, для служения которой он рожден! Чем его так уж очаровала Люба Менделеева - не понимала ни она сама, ни окружающие: она никогда не была красива. Однако Блок писал, что увидел в ней «обаяние скатывающейся звезды, цветка, сбежавшего с ограды, которую он перерос, ракеты, «расправляющей», «располагающей» искры в ночном небе, как «располагаются» складки платья — и с таким же не то вздохом, не то трепетом и предчувствием дрожи». Он мерил все воображеньем, он во всем видел мистику, а Люба была барышней разумной, на мир смотрела весьма реалистично, в чудеса и предчувствия не верила. «Пожалуйста, без мистики», — стало ее обычной поговоркой при общении с Александром Блоком.

Барышне полагалось пахнуть туалетной водой или чем-нибудь прозрачным, нежным, истинно девическим. Самыми популярными «первыми духами» были «Vera Violetta» Roger & Gallet.

«Coeur de Jeannette» Houbigant: созданные Полем Парке в 1899 году, ставшие событием Парижской Выставки 1900 года, любимые духи английской королевы Александры, супруги Эдуарда VII, красавицы и модницы, действительно были слишком чувственными для юной девушки: в сердце этого аромата сладостно благоухали роза и тубероза, жимолость и сирень, флердоранж и цветы гвоздики, верхние ноты окружали этот роскошный букет золотой пудрой мимозы и акации, а база состояла из теплых, сладких нот сандала, амбры и натурального мускуса.

Александр Блок был очень неравнодушен к ароматам, но сам он любил запахи природные, как благоухание полузаросшего дикого засада в поместье Шахматово, как аромат травы, и свежей, в росе, и скошенной, и сена. Слово «аромат» появляется в его стихах часто: «Природы вечера могучей в окно струится аромат »; «Лимонных рощ далекий аромат »; «Гроза прошла, и ветка белых роз в окно мне дышит ароматом… ».

Больше всего любил Блок запах ночных фиалок. Блок искал его в парфюмерии, но так и не нашел: нет, духи с таким названием были, но они не пахли так, как настоящая ночная фиалка. Поэту казалось, что с ароматом ночной фиалки он вдыхает все самое прекрасное, что может дать ему мир, а главное - утешение и надежду.

Но Ночная Фиалка цветет,

И лиловый цветок ее светел.

И в зеленой ласкающей мгле

Слышу волн круговое движенье,

И больших кораблей приближенье,

Будто вести о новой земле.

Так заветная прялка прядет

Сон живой и мгновенный,

Что нечаянно Радость придет

И пребудет она совершенной.

И Ночная Фиалка цветет.

Сам Блок с юности пользовался «Fougere Royale» Houbigant: он считал, что этот парфюм пахнет копной сена.

…Роскошный аромат «Coeur de Jeannette» не должен был ему понравиться своей избыточностью, но для Саши он настолько слился с образом Любы, что впоследствии для нее это стало проблемой: ей хотелось менять ароматы, а Блок настаивал, чтобы она носила только «Coeur de Jeannette».

Он имел право настаивать. Он стал ее мужем.

Александр Блок был самым выдающимся поэтом Серебряного века. Некого поставить с ним рядом - нет, не по мере таланта, тут можно спорить, а по значению для литературы и культуры, и главное - по прижизненной популярности. Тонколицый, большеглазый, он считался красавцем, барышни и дамы с ума сходили от любви к поэту Блоку. Они не представляли, как мучилась его жена, лишенная нормальных супружеских отношений: ведь она была Прекрасной Дамой, а значит - ей можно было поклоняться и служить, но никак не низводить свою любовь до грязной похоти. И потому так трудно складывалось у супругов Блок все простое, человеческое, земное. И потому молодая жена была неверна, неоднократно уходила, но всегда возвращалась.

Когда Люба уходила, она всегда покупала себе новые духи. Очередной период самостоятельной жизни для нее символизировался новым ароматом. Но возвращаясь к мужу, она возвращалась и к аромату «Coeur de Jeannette».

Флакон из-под «Coeur de Jeannette» хранился в музее Шахматово, может, и до сих пор хранился. А сама Люба осталась главной женщиной в жизни Блока, он говорил, что Люба для него — «святое место в душе». Что в жизни его были только две женщины: Люба - и все остальные. «Остальных» к концу жизни Блок насчитал более трехсот.

…Но «посчитал» ли он среди тех трехсот женщину, которая вдохновила его на одно из самых знаменитых его стихотворений? Она так и осталась для него «Незнакомкой».

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

Написано это стихотворение было 24 апреля 1906 года в Озерках, в скромном железнодорожном буфете, где Блок часами сидел и пил… И однажды на перрон с поезда сошла и вошла в буфет «профессионалка», иначе говоря - проститутка, одетая по последней моде, в огромной шляпе с пышными страусовыми перьями, но в измятом платье. И именно эта безымянная женщина вдруг стала для Блока - чудом. Незнакомкой.

Поэт потом привел в этот буфет Евгения Иванова, своего лучшего друга, и поил его тем же вином, и Иванов записал в дневнике, что вино было «терпкое, главное - с лиловатым отливом ночной фиалки, в этом вся тайна».

Ночная фиалка.

Та самая, которую Блок не нашел в парфюмерии. Ею пахло вино… И благодаря этому запаху случилось чудо преображения незнакомой проститутки - в Незнакомку с большой буквы, которой предстояло очаровывать и тревожить воображение читателей вот уже больше ста лет.

Елена Прокофьева родилась в Москве, обожает Петербург, любит Тоскану, Прованс и Блуа. Интересуется историей городов, людей и вещей. Постоянный автор журнала «Gala-Биография». Писатель, выпустивший целый ряд биографических и художественных книг. Парфюмерией очарована с раннего детства. В равной степени ценит винтажи и удачные современные парфюмы. Любимые ноты: тубероза, жасмин, бессмертник и кожа.

]
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.

Постепенно нарастающая блоковская линия в стихотворении разрешается видением «блаженной страны» (у Блока в «Незнакомке» – «и вижу берег очарованный / и очарованную даль»).

В стихотворении Блока видение дальнего берега явно противопоставлено картине уродливого мира, тогда как у Иванова о том мире, откуда «блаженная страна» видна, не сказано вообще ничего. То есть сказано в первой строфе, но это взгляд сверху, на некое общеевропейское состояние свободы на все четыре стороны, а вот о своем собственном, конкретном, эмигрантском бытии Иванов не говорит ни слова, так, словно, никакого бытия и нет. Вернее, всё, что есть – это не внешние обстоятельства, а жизнь внутренняя, жизнь души. В этом смысле с новой силой светится блоковское «она садится у окна» – всё дальнейшее видение будет «сквозь тусклое стекло», с акцентом не столько на гадательности нашего видения, сколько на том, что оно – внутреннее, а не внешнее.

Фольклорное «морями-океанами» указывает и на расстояние (далеко-далеко), и на русскость, и на сказочность видения – блаженная страна находится где-то там, «за морем-океаном, в тридесятом царстве, тридевятом государстве. После двоеточия – описание самой блаженной страны, не названной по имени – а имени и не нужно, потому что уже прозвучал голос Блока, уже прозвучал и фольклорный зачин «за морями-океанами».
Из «всеобщей родины», из новоевропейского мира, путь ведет в Россию, и этот путь – внутренний – сродни умному зрению (и тем отлично это видение от блоковского, где до конца не ясно – то ли это прозрение, то ли пьяный бред – у Иванова «пройдя меж трезвыми и пьяными» – не только очаровательная неточность воспоминания, но и указание на некую абсолютность видения).

Эпитет блаженная поясняется в следующих строках:
Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки
Визжа, купаются в Крыму.

Они ныряют над могилами,
С одной – стихи, с другой – жених.

Кажется, что в двух первых стихах речь идет о блаженном неведении – не случайно рождественские елочки снежную тюрьму скрывают. В этом смысле зима первых двух стихов может трактоваться и как символ смерти («чистейший саван зимы, заметающей жизнь»). Но не только, ведь почти всегда у Иванова зима – это воспоминание о доме, о русском снеге, в отличие от «благодатного юга».

Стоит обратить внимание на то, что и в отношении «эмигрантской были» Иванов использует эпитет блаженный, который в контексте изгнания отсылает, скорее, к посмертному существованию, нежели к земному раю.

Мне кажется, что «блаженная страна» отсылает и к блаженному неведению, и к блаженному видению, и блаженству в простом смысле счастья (голубые комсомолочки).

Вот и рождественские елочки напоминают о светлом празднике, о том празднике, который, по словам Блока, был воспоминанием о золотом веке, о чувстве домашнего очага.

Праздник Рождества был светел в русских семьях, как елочные свечки, и чист, как смола. На первом плане было большое зеленое дерево и веселые дети; даже взрослые, не умудренные весельем, меньше скучали, ютясь около стен. И всё плясало – и дети и догорающие огоньки свечек.

Именно так чувствуя этот праздник, эту непоколебимость домашнего очага, законность нравов добрых и светлых, – Достоевский писал (в «Дневнике писателя», в 1876 г.) рассказ «Мальчик у Христа на елке». Когда замерзающий мальчик увидел с улицы, сквозь большое стекло, елку и хорошенькую девочку и услышал музыку, – это было для него каким-то райским видением; как будто в смертном сне ему привиделась новая и светлая жизнь.

В стихотворении Иванова райское видение, новая светлая жизнь соседствует со смертью, точно так же, как в первой строфе Греция «цветет могилами». При этом, самих голубых комсомолочек вряд ли можно расценивать, как олицетворение мирового зла.

Получается, что картина блаженной страны противопоставлена картине европейского мира в первой строфе: там свобода «на все четыре стороны», здесь – тюрьма. Но эти картины и похожи: и там, и там – забвение о смерти, о героической гибели («цветение могил» и «ныряют над могилами» – кстати, снова отсылка к Тютчеву – «под вами могилы – молчат и оне»).

В 1949 году Иванов иначе опишет эту «снежную тюрьму»:

Россия тридцать лет живет в тюрьме,
На Соловках или на Колыме.

И лишь на Колыме и Соловках
Россия та, что будет жить в веках.

В стихотворении «Свободен путь под Фермопилами» всё тот же образ «снежной тюрьмы», но «всё остальное» – уже не «планетарный ад», а купающиеся в Крыму комсомолочки. Вряд ли можно согласиться с прямодушным утверждением Кирилла Померанцева: «Русская молодежь неповинна в грехах родителей и не ведает, что живет в тюрьме. Лишенный собственных своих радостей, поэт радовался за нее». Радости в этих строках, на мой взгляд, нет и в помине. Но есть в них нежность. И уменьшительные суффиксы, и сама рифма елочки/комсомолочки вкупе с эпитетом голубые, скорее, указывает на блаженство неведения и невинности, чем на «холод и мрак» наступивших дней.

В заключительной строфе та же картина:

Они ныряют над могилами,
С одной – стихи, с другой – жених…

«Ныряют над могилами» – в том числе, над могилами белогвардейскими, а стихи и жених в следующей строке – это всё то же указание на невинность жизни, на юность, на любовь (точнее – весну, влюбленность). Примечательно, что именно «стихи», а не что-нибудь еще, но ведь «стихи» – это из той самой, невозможной и невозвратимой, русской жизни.

Заключительные строки стихотворения возвращают нас к тому, с чего оно начинается – Фермопильскому сражению:

…И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.

Круг истории замыкается, и эта кольцевая структура не случайна – взгляд сверху обнимает целое, но само целое – не в отвлеченной идее, а в конкретном, то есть, в личности (и того, кто погиб, и того, кто видит это – «а мы»). Мы можем проследить это движение в самом стихотворении: от «всеобщей родины» и картины послевоенного, европейского мира в первой строфе, к внутренней жизни сумбурных учеников Леонтьева и Тютчева – надежде (третья строфа), которой видится «блаженная страна» – т.е. русская Греция – новая Россия (четвертая строфа) – к личности (Леонид под Фермопилами) и утверждению неслиянности и нераздельности самой истории – личной и всеобщей – «конечно, умер и за них».

Безнадежная борьба под Фермопилами оканчивается поражением и гибелью спартанцев. Сама греко-персидская война будет закончена несколько десятилетий спустя подписанием мирного договора, вполне благоприятного для Эллады, но и дни Эллады сочтены – в современной Греции только развалины напоминают о «золотом веке».

Стихотворение Георгия Иванова – это, в сущности, однозначный и бескомпромиссный ответ на тот вопрос, которым задаются «не сумбурные» ученики Константина Леонтьева: «Нынешняя Россия мне ужасно не нравится. Не знаю, стоит ли за нее или на службе ей умирать?». Нет сомнения, что «нынешняя Россия» – снежная тюрьма – не особенно нравится и Георгию Иванову. Тем сильнее звучит утверждение «конечно, умер и за них».

«Незнакомка» Александр Блок

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»1 кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

Анализ стихотворения Блока «Незнакомка»

Когда речь заходит о творческом наследии русского поэта Александра Блока, многие нередко вспоминают хрестоматийное стихотворение Незнакомка», написанное в 1906 году и ставшее одним из лучших романтических произведений данного автора.

У «Незнакомки» есть достаточно печальная и драматическая предыстория. В период написания стихотворения Александр Блок переживал глубокую душевную драму, вызванную изменой жены , которая ушла к поэту Александру Белому. По воспоминаниям близких поэта, он безудержно топил свое горе в вине и сутки напролет просиживал в дешевых питейных заведениях, наполненных сомнительными личностями. Вполне вероятно, что в одной из таких рестораций Александр Блок и повстречал таинственную незнакомку – изящную даму в шляпке с траурной вуалью, которая каждый вечер в одно и то же время занимала столик возле окна, предаваясь своим печальным мыслям.

В этом заведении она явно выглядела инородным существом, принадлежащем совсем другому миру, где нет места грязи и уличной брани, проституткам, жиголо и любителям дешевой выпивки. И, вполне вероятно, именно образ таинственной женщины, такой неуместный в интерьере дешевого кабака, пробудил в поэте желание не только приникнуть в ее тайну, но и проанализировать собственную жизнь, поняв, что тратит он ее впустую.

Описывая окружающую его обстановку, Александр Блок умышленно противопоставляет грязь и пьяный угар божественному образу неизвестной женщины , которая, судя по всему, переживает не менее глубокую душевную драму, однако не опускается до того, чтобы топить горе в алкоголе. Осознание того, что хрупкая незнакомка оказывается гораздо сильнее и мужественнее всех тех мужчин, которые ее окружают, порождает в душе поэта некое подобие восхищения. Это – первый светлый момент в его жизни за многие месяцы, за который он пытается ухватиться, словно за спасательный круг, чтобы вынырнуть из пучины беспробудного пьянства. То, что ему это блестяще удалось, подтверждает сам факт существования стихотворения «Незнакомка», которое, как позже оказалось, стало переломным не только в жизни, но и в творчестве Александра Блока.

И именно противопоставление темной и светлой сторон жизни , которое очень ясно прослеживается в этом лирическом и очень волнующем произведении, свидетельствует о том, что поэт очень четко понимает, что его жизнь катится под откос с неумолимой скоростью. Подобная антитеза задает ритм всему произведению, словно бы подчеркивая, что существует иная реальность, в которой даже с разбитым сердцем можно радоваться и удивляться простым вещам, которые вызывают самые светлые и волнующие чувства. Образ незнакомки отождествляет слегка приоткрытую дверь в другую реальность, и остается лишь сделать пару нетвердых шагов, чтобы оказаться там, где нет места мрачной реальности с ее пошлостью, изменами, жестокостью и грязью.

Остаться в объятиях Бахуса или же попытаться попасть в таинственный мир незнакомки , наполненный светом и чистотой? Александр Блок выбирает третий путь, утверждая, что в вине тоже есть истина, но при этом принимая решение не опускаться до уровня тех, кто пьет не для того, чтобы ее постичь, а для того, чтобы забыться. Подтверждает это одна из последних строф, в которой поэт признается: «В моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне!». Трактовать эти слова можно по-разному, однако наиболее вероятный их смысл в том, что только душевная чистота, умение любить и прощать, дают человеку силы жить дальше. Но для того, чтобы это осознать, нужно сперва опуститься на самое дно, после чего встретить таинственную незнакомку, которая заставит поверить в собственные силы одним лишь своим присутствием, даже если ее образ – плод воображения, отравленного алкоголем.

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач.

Среди канав гуляют с дамами

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный

Бесмысленно кривится диск.

В моем стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной

Как я, смирен и оглушен.

Лакеи сонные торчат,

И пьяницы с глазами кроликов

«In vino veritas!»* кричат.

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

Всегда без спутников, одна

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

Мне чье-то солнце вручено,

И все души моей излучины

Пронзило терпкое вино.

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

Анализ стихотворения «Незнакомка» А. А. Блока

Самое известное стихотворение Блока, относящееся ко второму периоду творчества, — «Незнакомка».

Вся первая строфа этого стихотворения – фактически развернутая метафора, хотя многие исследователи утверждают, что можно с предельной точностью установить, где происходили события, описываемые в стихотворении. Сама картина не нуждается в подобной конкретизации:

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух»

Последующие три строфы еще более усиливают этот мотив, подчеркивая дисгармонию мира:

И раздается женский визг,

А небе, ко всему приученный,

Бессмысленно кривится диск.»

Эти картины подготавливают появление чуда: слишком велик контраст между прошлым и появлением прекрасной Незнакомки. Само видение возникает как бы из вечерних сумерек, из пошлого крика пьяниц, скрипа уключин, визга женщин, возникает как отрицание дисгармоничного мира.

Незнакомка среди ресторанных столиков, среди пьяниц. На то, что это может быть просто сон, указывает только одна неожиданная деталь – «дыша духами и туманами», — немного поясняет слова автора. «Всегда и всюду больше и глубже всего лежит мирный туман..». Этот образ тумана еще более усиливает таинственность появления Незнакомки. Последующие три строфы заполнены сложной символикой, которая не поддается прямой расшифровке, да в ней и не нуждается. Здесь все хрупко, основано на таинственности, душа освобождается от пошлого давления повседневности, улетает в иные миры, открывая в своей глубине неведомые миру сокровища. Важно то, что душа человеческая на миг соприкоснулась с миром прекрасного. В таком контексте уже не режут слух слова:

Цветут на дальнем берегу».

Завершается стихотворение строфой, где есть два восклицательных предложения, смысл которых контрастно противопоставлен друг другу:

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина и вине».

Стихотворение. Александр Блок: незнакомка.

"Стихи о любви и стихи про любовь" — Любовная лирика русских поэтов & Антология русский поэзии. © Copyright Пётр Соловьёв